20.08.2014 10:33:00То ли позор, то ли служение

    В творческих занятиях, на мой вкус, есть что-то неприличное.

    Познакомился с кем-нибудь творческий человек, у него интересуются:

    — А вы чем занимаетесь?

    Он вдруг отвечает:

    — А я писатель!

    Кошмар какой-то: люди сразу попадают в тупик, ведь для приличия им надо поинтересоваться, а что именно он пишет, этот писатель, какие книги, про что. Обожаю этот вопрос «про что?» — какой, интересно, ответ предполагают люди услышать? «Про природу!» «Про себя!» Про что писал писатель Достоевский? Про идиотов и старух?

    Писатель с неестественной и болезненной улыбкой называет свои книги, их, естественно, никто не читал, людям приходится, столь же неестественно и болезненно улыбаясь, пытаться вспомнить (а что вспоминать, если они книгу последний раз держали в руках 20 лет назад) — короче, всем неудобно, и хочется, чтоб это поскорей закончилось.

    «Писатель» взят тут для примера, можно эту, с позволения сказать, профессию с легкостью заменить на другую: «А я, знаете ли, поэт!» «А я, если вы не в курсе, что странно — художник!» «Как, а вы не знали? Я кинорежиссер». «А я — актер!» «А я — критик!» (это особенно смешно — можно с тем же успехом сказать: «А у меня язва желудка»).

    «А я, наконец, музыкант».

    Или даже так: «А я известный музыкант».

    Представляешься так, даже если ты более-менее известный, и сразу понимаешь, какому количеству людей до тебя нет никакого дела. Большинству! Подавляющему большинству.

    Музыкант? А где вас можно услышать?

    Самое стыдное — тут же достать свой диск, причем не выпущенный на каком-то лейбле, а просто «болванку» — и эту «болванку», в липких пятнах, как будто на ней резали колбасу, музыкант, как болван, начинает всучивать ни в чем не повинному человеку.

    А какие фильмы вы поставили, товарищ режиссер?

    Я поставил три «полных метра» и шесть короткометражек, в прокате они не были, но взяли в общей сложности шестнадцать призов на международных любительских конкурсах, да. И у меня снимались известный актеры… Коновальченко? Знаете? Он еще играл адъютанта Хабенского. А Плохову? И Плохову не помните? Королеву эпизода? Она у меня в главной роли снималась в третьей картине.

    Или, быть может, вы сами актер, мой новый знакомый?

    Да, я актер, и довольно, знаете, успешный. Сейчас, только что, пробы были — впрочем, меня без проб готовы были взять… Режиссер шепнул: «Ты Андрея Мерзликина-то переиграл, переиграл, брат… Твое время пришло!» Так что главная роль, ну, одна из главных… Я, Пускепалис, Юлия Снегирь… У нас там будет с ней сцена, ой, не знаю, как и жене сказать… А до сих пор? До сих пор в моей карьере было несколько эпизодов, семь ролей в театре, спектакль «Веник, морж и совок», между прочим, прошел три тысячи раз… Не видели?

    Короче, одни проблемы с этими творческими профессиями. Лучше помалкивать о них.

    Иное дело назвать какую-нибудь другую профессию: а я — фермер. А я — монтажник. А я — инструктор по дайвингу. Само собой, звучит: а я — нефтяник.

    Но, по мне, не обязательно даже быть нефтяником, потому что если ты скажешь: «а я — слесарь», это звучит все-таки весомей, чем если ты невпопад представишься «а я — поэт».

    Можно предположить, как выглядит девушка, которая представляется: «Здравствуйте, а я — королева красоты!» Так и хочется ей ответить: «Что, серьезно?» — «Ну, да, серьезно королева. Подольск, 2007 год, олимпиада красоты среди профтехучилищ, серебро».

    Вы думаете, я что-то имею против королев красоты? Нет, нет, ни за что. Я очень люблю королев красоты. Просто если ты королева красоты — рано или поздно это все и так должны понять. По крайней мере те, кто это способен понять и оценить.

    Творчество — слово напыщенное, преисполненное собственной значимости; когда я слышу, как мои коллеги по ремеслу впроброс говорят: «В моем творчестве часто бывают мотивы…» — мне сразу хочется бросить в них каким-нибудь не очень тяжелым, но заметным предметом.

    Какое, бог ты мой, «творчество», какие «мотивы», кто тебе их напел?

    У действительно хорошего писателя Евгения Чижова есть одно ироническое наблюдение: «… быть великим, оказывается, совсем не так сложно. Куда проще во всяком случае, чем быть непонятно кем — то есть собой».

    Понимаете? Когда мы говорим о творчестве других и о поэзии других, о таланте тех людей, за которыми наблюдаем и которыми любуемся, — это одно, это нормально.

    Но когда мы говорим это о себе, тем более если нас не спрашивают, — происходит та самая подмена, которую забавно подметил Чижов: представляя себя как «поэтов» и «музыкантов», мы словно присваиваем себе ложный дворянский титул. А если этот титул с развесистым гербом отодрать — вдруг под ним вдруг окажется маленький, голый, напуганный, часто моргающий человек?

    …на этом месте иной читатель может окончательно убедить себя в том, что и правильно он не был уже которое десятилетие ни на одной выставке, кроме автосалона, не читал ни одной книги, кроме рекламного проспекта, и все это время не слушал ничего, кроме радио.

    (Хотя я сомневаюсь, что люди такого толка будут читать и эту колонку тоже.)

    Мнение о том, что поэтов, художников и прочих бездельников развелось столько, что и шагу ступить нельзя, — давно имеет место.

    Серьезного человека — ну, то есть того, кто о себе думает как о серьезном человеке, — раздражает сама возможность интеллектуальной конкуренции с какими-то маргиналиями, макающими кисточки в стаканы с водой, читающим куплеты на площадях сорока случайным зевакам и клянчащим денег на очередной кино-шедевр, способный вызывать только мигрень.

    Что скрывать: большинство людей уверены, что настоящим делом занимаются именно они. Так думают о себе пролетарии, убежденные, что интеллигенция сидит у них на шее. Так думают о себе фермеры, уверенные, что без них бы все погибли от голода. Так думает о себе армия, уверенная в том, что всякий не служивший должен быть кастрирован.

    Иногда так о себе, увы, думают даже служители церкви — хотя они-то куда больше, чем все остальные, знают о гордыне.

    В свою очередь, интеллигенция, особенно интеллигенция либеральная, напротив, уверена, что рабочие делают свои никому не нужные кастрюли, фермеры производят молоко, которое сами пьют, церковь вообще надо закрыть за ненадобностью — а вот они, владельцы агентств, открыватели бутиков модной одежды, копирайтеры, дизайнеры, рекламные агенты, мерчендайзеры, промоутеры и прочие великие комбинаторы — они как раз являются двигателями прогресса, так как платят налоги, делают жизнь прекрасной, и содержат всех остальных, включая этих грязных рабочих с крестьянами, и особенно никому не нужных военных, потому что воюют в наше время только дикари, а приличные люди пьют дайкири и сидят в джакузи.

    Наконец, над всеми названными есть самые главные — те, что сидят на трубе и владеют банками, — они вообще могут ни о ком не думать (и зачастую не думают), потому что они и так в курсе, кто здесь самый главный. Самый главный — это тот, кто может купить разом рабочего, крестьянина и копирайтера, а потом снова продать.

    Знаете, мы не обязаны никого мирить, мы не в детском саду — и если кто-то начал считать себя с трех лет самым большим и сильным — человека вовсе незачем в этом разуверять.

    Однако до сих пор мы так долго и навязчиво ругали творческих людей вовсе не за тем, чтоб вас убедить в их полной ненужности, — но лишь для того, чтоб переход к их прославлению был максимально неожиданным.

    И вот мы совершаем указанный переход.

    Нынешняя Россия — это в конечном счете не сумма политических технологий. Это сумма географических открытий и военных походов (поэтому у нас самая большая страна в мире), научных побед (которые в целом достаточно скоро растворяются в современных научных победах и новейших технологиях) и — здесь внимание! — культурных достижений.

    В любой мало-мальски серьезной стране — на Западе и на Востоке, на Севере и на Юге — знают русский балет, в театрах всего мира по-прежнему Чехов, наряду с Шекспиром, один из самых, как сегодня выражаются, топовых авторов, в концертных залах всего мира играют Чайковского и Рахманинова, в книжных магазинах обязательно имеются Лев Толстой, Михаил Шолохов и Михаил Булгаков, а Федор Достоевский, если вы вдруг не в курсе, является самым знаменитым мировым писателем всех времен и всех народов — по степени влияния и почтения к нему, Достоевский конкурентов не имеет: ни Мопассан, ни Бальзак, ни Диккенс, ни Драйзер, ни Марк Твен, ни Киплинг, ни Хемингуэй, ни Томас Манн, ни Гомбрович, ни сотни иных — по масштабу и абсолютному признанию с Достоевским несопоставимы. Сопоставимы с ним Данте и упомянутый Шекспир — но они, строго говоря, не писатели.

    Лучшее, самое достойное и самое притягательное, что мир знает о России, — это не газовая труба и не нефтяная — хотя глупо было бы не осознавать и значение, и технологическую сложность создания всех этих систем, — это, продолжим, не список «Форбс» и не самые красивые яхты в Лондоне, — это то, что сказано о нас русскими писателями и философами, это Мусоргский, Римский-Корсаков, Шостакович и Свиридов, это Репин и Айвазовский, это Малевич и Шагал, это советский конструктивизм, и это, быть может, традиции русского театра и советского кинематографа — Станиславский, Эйзенштейн и так далее, вплоть до наших оскароносцев — хотя кино, как, к сожалению, и спорт — крайне недолговечно, и те имена, что еще вчера знал весь мир — послезавтра едва помнят, а на века остаются только случаи и персонажи экстраординарные.

    Состоятельность любого народа, любой нации, любой государственности лежит в сфере мифологии. До тех пор пока у народа есть его миф, его «Илиада» и его «Одиссея» — он обладает волей к жизни и пассионарностью.

    Миф, как правило, заключен в поэзии, в музыке, в изобразительном искусстве и в архитектуре.

    До тех пор пока пишутся великие стихи — нация обладает сложным и живым языком, а ее жизнь и состоятельность находится именно в пространстве языка, а не в количестве денег. Или не только в их количестве.

    Народы, теряющие свою мифологию — или, если брать шире, свою литературу и музыку, — постепенно теряют и суверенитет. Подобных примеров — сотни и тысячи. Обратных примеров — нет.

    Даже полудикие народности — и те держатся за свою мифологию, за своих поэтов и бардов.

    Великая нация, перестающая понимать значение удивительного слова «творчество» — и в лучшем случае принимающее за творчество унифицированный субстрат, — стремительно перестает быть великой нацией, превращаясь в огромную толпу. Эту толпу безусловно подчинит другая нация — с более живой и действенной героической мифологией.

    Поэтому…

    Поэтому давайте не будем сердиться, если кто-то говорит о себе гордо «Я — поэт!» или «Я — музыкант!»

    Быть может, он плохой поэт и музыкант никуда не годный — но ведь может быть и наоборот. В любом случае он вольно или невольно берет на себя смелость нести в ладонях тот уголек, который раздули для нас сочинители первых былин, героических песен, летописей и «Слова о полку Игореве».

    Та же ведь могла случиться незадача в те времена, когда б человека спросили лет эдак тысячу назад в хорошей компании: смотри, гостюшка, вот я — кузнец, вот он — дружинник, этот — купец, а ты кто будешь?

    А он отвечает: «А я былины слагаю!»

    Могли бы ведь и посмеяться над ним тогда. Но не посмеялись, и правильно сделали. Кто бы нам тогда рассказал про этого купца, кузнеца и дружинника — и научил нас мужеству, вере и любви.