20.04.2015 10:33:00Хорошо там, где меня мало

Хорошо в Индии… в городе, название которого содержит букв пятнадцать — я поначалу подумал, что это опечатка, когда смотрел на билет, — решил, что по ошибке мне три раза подряд набили один и тот же пункт прибытия. Но потом обнаружил это длинное, как гусеница, название на табло вылета. Только очень неторопливые люди могут называть так города.

В Индии ласково. Там море, там такие волны прекрасные и там местные жители — молодые индийцы вообще не плавают. Они — прямо в джинсах и рубахах — заходят в воду и стоят возле берега, совсем по-детски толкаясь и плеща друг на друга водой. Я спросил: может, они плавать не умеют? А мне говорят: да, многие не умеют. Представляете, жить у моря — и не уметь плавать? Удивительные люди.

Зато они — по крайней мере на том пляже, где мы были, — не смотрят на белых девушек. В лучшем случае, если девушка загорает одна, они могут как бы невзначай рядом с ней оставить тапки или там кепку, хотя кепки они не носят и солнечного удара не боятся, ну, что угодно оставить — чтоб можно было так же невзначай вернуться. Но всё равно не лезут, очень тактичные, улыбаются. Выдержка их безупречна. Понимаете, нравы там до сих пор крайне серьёзные, девушки, мягко говоря, не очень доступны для своих сверстников — и уж тем более они не носят таких легкомысленных одежд, как наши спутницы, — и тем не менее индийцы изо всех сил стараются удержать взгляд и не смотреть, не смотреть, не смотреть, какое там сливочное, молочное, теплокровное, манящее чудо загорает в каком-то немыслимом купальнике, который если взвесить — он грамм на тридцать потянет максимум.

Они очень радушны, эти индийцы — когда обслуживают в кафе. Они очень тактичны — когда встречаются тебе на улице. Я — наверное, нужно уточнить — говорю всё-таки о специальных, так сказать, туристических местах — потому что в Центральной Индии публика, конечно, другая и, прямо говоря, на редкость порой приставучая. Но мы в этот раз были не в Центральной Индии, а на самом её юге, в самом низу. Там, в самом горячем низу, за индийцами очень забавно наблюдать. Они, наверное, тоже над нами смеются, но мы этого не замечаем.

Помню, сидим в кафе, на втором этаже, кафе над обрывом, много ниже море, — а на дорожке возле кафе двое или трое парней лет двадцати пяти перекидываются мячом. Маленьким таким мячиком. Их на удивление забавляла эта бесхитростная игра. Я уже лет тридцать так весело не играл ни во что.

…Потом кто-то из них сделал неловкий бросок, шедший по дорожке турист принял пас — отбил мячик, — и мячик улетел с обрыва. Тогда эти трое индийцев подошли к обрыву и долго, до-о‑олго смотрели вниз: вид их был безутешен — и надежда таяла очень медленно. У меня так трёхлетняя дочь смотрит с обрыва, если что-то у неё падает, какая-нибудь игрушка: ей кажется, что игрушка каким-то чудом может вернуться. И эти парни… Они минуты три печалились. Всё ждали: а вдруг мячик выпрыгнет.

…Впрочем, минут через пятнадцать они нашли новый мячик и продолжили игру с ним. На этот раз кто-то из них самих сделал неудачный бросок, и мячик, вдруг вылетевший снизу, угодил моей жене прямо в плечо. Я схватил этот мяч и перегнулся через перила, чтоб кому-нибудь из игравших метко попасть в лоб, но — вы только подумайте — они, эти взрослые, выше и здоровей меня парни — мгновенно исчезли — то ли убежали, то ли спрятались. Я их ждал минут пятнадцать, они так и не пришли. Ну, дети!

Вечерами я несколько раз включал телевизор и всякий раз попадал на индийские фильмы — они такие забавные. Индийцы там так страшно дерутся. Дыщ, дышщ, дыщщщ — лупят друг друга с чудовищной силой и громко ломают аккуратно расставленные кирпичные кладки. Потом встают как ни в чём не бывало, вытирают бисерный пот. На груди — лёгкая царапка. И опять — дыщ, дыщщ, дыщщщ. Оп, один полетел, оп — трое. Помню, в советском моём детстве мы с восторгом смотрели индийские фильмы — ради этих сногсшибательных (чудовищных на самом деле) драк. Индийцы казались нам самым сильным и смелым народом в мире. В советском кино такого не было. С послевоенного времени за несколько десятков лет всего-то и появились одни «Пираты XX века». Только теперь, годы спустя, видя на пляже добрейших индийцев — особенно их мужчин, которые очень часто идут, держась, не поверите, за руки и беззлобно улыбаясь всему белому свету, — я вдруг понял, что этому народу подсознательно нужны подтверждения своей маскулинности — оттого и кино такое у них: в то время как русскому человеку, только что прошедшему через самую страшную войну в истории человечества, — это было не нужно вовсе, совсем, категорически. Если нужно что-то подобное русскому человеку — он во двор выйдет. В Индии в этом смысле порой приятней, проще, умиротворённее. Ни днём ни ночью здесь никто не смотрит на тебя волком, не пытается мериться с тобой силой, не несёт через толпу свои первичные и вторичные половые признаки, как будто он дикий вепрь, который готовится к охоте.

Девушки у них, правда, не столь радуют взгляд. Они, конечно, тоже добрые и крайне скромные, но уж слишком непритязательные на вид. Самые красивые женщины там живут в телевизоре, по улицам они не ходят. Видимо, их выращивают в особых пробирках, чтоб потом эти — лунатические, с миндалевидными космической глубины глазами, с невозможными, статными формами — создания прямо из лопнувшей пробирки немедленно шли вести программу новостей или что-нибудь наподобие. В миру им не место. С другой стороны, это обстоятельство тоже в целом приятно: никто не отвлекает тебя от моря, от ветра, от нежданного вечернего, такого южного, такого бурного, такого нечернозёмного — грома и вдруг нахлынувшего, тоже слишком торопливого и огромного дождя.

…мои дети купались в бассейне под дождём…

…я сидел на балконе и растворялся в горячем воздухе, с которым даже дождь не мог справиться…

Давно уже разучился путешествовать по странам — мне ничего не хочется, только бы сидеть на балконе, или у воды, или под деревом. Хорошо не там, где нас нет, а там, где тебя самого будто бы и нет. Тебя нет — там, где тебя почти ничего не отвлекает. Тогда ты тихо исчезаешь. Море в этом смысле — почти идеальный вариант. Оно настолько всегда, что его как бы уже и нет. Его настолько много, что это уже не имеет значения. Главное, чтоб море было тёплое, одинаковое, предсказуемое.

В Индии меня почти и не было — только дети вокруг, только смешные беззлобные мужчины, только незаметные женщины, ну, мусор на дорогах — но разве нас мусором удивишь, — а дальше всё такое мелкое: даже собаки мелкие, одинаковые, и ещё это птичье разноголосье утреннее — которое тоже не имеет значения, я всё равно ни одной местной птицы по голосу не узнаю. И меня здесь никто не узнаёт: ни дерево, ни птица — только полюбившийся нам приветливый официант, всегда радующийся нашему приходу и приносящий ром завёрнутым в газету: сухой закон, нельзя же. Ага, понимающе киваю я, нельзя. Ещё сто, милый. Во славу закона.

Всё равно нам скоро домой — к суровым мужчинам, к заметным или слишком заметным женщинам, к недобрым подросткам, к почти вечной зиме и строптивому ветру. Домой, где все эти сквозняки, все эти мужские недобрые взгляды и женские оценивающие, все мои знакомые птицы и дворовые собаки, все эти дожди и неожиданные снегопады — вновь слепят, соберут меня в то, что я есть и чего мне не избежать. А я ведь почти исчез. Почти уже дотлел на солнце, почти залип в янтаре.

…Вылезайте из своего янтаря, любезный. Встать в строй.