«Еще в школе моя лучшая подруга Эльвира сказала: "Я стану знаменитой писательницей". Теперь её публикуют лучшие издательства и переводят на европейские языки, и когда у меня спрашивают о любимом писателе, я без колебаний говорю: "Моя любимая подруга"».

Марианна Будцына, главный редактор видеоверсии Bellissimo

Родилась в Нижнем Новгороде, живет в Лос-Анджелесе. Автор исторических романов, которые публикуются в России и за рубежом. Создатель интернет-ресурса «Справочник писателя». Предлагаемый отрывок — из романа «Аргентинец», который готовится к публикации.

«Аргентинец»

(отрывок из романа) 

Отец Нины, Базиль Купин, был гордостью и легендой Ярмарки. К нему ходили, чтобы посмотреть на его смоляные кудри, на умопомрачительные усики и серебряные часы с боем. Дождавшись богатых покупательниц, он ловко снимал с полок рулоны, кидал их на прилавок так, что подскакивали ножницы и коробка с мелками. Разматывал, показывал на свет воздушные шелка, сияющую парчу и нежный бархат.

Дамы ахали, когда Базиль приказывал им «приложить матерьяльчик», и деликатно поправлял складки на пышных купеческих грудях.

— Шарман, — выдыхал он страстно и начинал врать, что сейчас продаст отрез себе в убыток, потому что сил нет смотреть на такую красоту. — Убью себя, ей-богу, если отпущу вашу милость с пустыми ручками.

С другой стороны лавки дядя Гриша бойко отмерял аршином ситцы. Он и вполовину не был так пригож, как Базиль, но и у него товар не залеживался. Деревенские девушки обступали его:

— Не натягивай, Григорь Платоныч! Побойся Бога! Ты по чести меряй!

Дядя Гриша бил себя в грудь, таращил глаза и кричал, что нисколько не натягивает, провалиться ему на месте. Маленькая Нина все ждала, когда доски под его ногами разъедутся и он рухнет под пол.

Вечером отец с дядей Гришей шли в трактир на Самокатной площади, набирались и ехали домой, горланя песни.

— Я хоть и без ниверситета, а всему обучен и обхождение тонкое знаю! — кричал отец, размахивая картузом. — Гришка что в трактире заказывает? Пиво! Тьфу! А мне подавай бутылку лафита! У меня в предках французы были, и я сам чего хочешь могу по-французски сказать: хоть «пардон», хоть «мерси».

— Врешь! — хохотал дядя Гриша. — Мордва у нас с тобой в роду, а не французы. Да мы и мордве рады. А лягушатники нам — плюнуть да растереть.

Семейство Купиных было шумное, бестолковое и невезучее. Отец хоть и зарабатывал прилично, но все спускал: то в пульку продуется, то купит многоярусную вазу для фруктов — громадную, без верхней тарелочки, которая давно разбилась.

— Хочу, чтобы было как в Париже! — стучал он кулаком по столу.

Ему не хватало красоты, и он создавал ее по мере сил: говорил заказчицам цветистые комплименты, курил тонкие папиросы через костяной мундштук и мазал волосы филиокомом.

Ему было томно в Ковалихе. Он сажал Нину себе на колени и говорил, что она красотка и ее надо будет выдать за почтмейстера.

— Ты представь: будешь каждый день держать в руках заграничные письма! А некоторые открытки без конвертов посылают — можно все разглядеть и прочесть. Там и про любовь, и про море написано.

— Лишь бы муж не пил, — вздыхала мама.

— А… да пропади ты, холера! — отмахивался Базиль. — Слушай, Нинка, а может, нам тебя за офицера просватать? Видела драгун на параде, а? Каски с орлами, морды геройские…

От отца пахло пережженным утюгом, водкой и конфетами «барбарис».

На Успение его принесли домой в крови. Все бегали с тазами и марлей, а потом пришла соседка тетя Нюра и шепотом сказала, что Васька-греховодник приволокнулся за барыней и ейный муж проломил ему голову.

Отец умирал долго и мучительно: левая сторона не двигалась, а правую то и дело сотрясали конвульсии. За полгода от змея-обольстителя остались кожа да кости.

— Хоть и сукин сын, а все равно жалко, — вздохнула тетя Нюра, когда ему закрыли глаза. Мама беззвучно плакала в передник.

После смерти отца лавку на Ярмарке уже не снимали. Дядя Гриша устроился на Молитовскую льнопрядильную фабрику и перебрался за реку — виделись с ним редко. Мама шила, но она не умела обходиться с дамами, и заказчики ее были из простых: кому пододеяльник прострочить, кому тужурку перелицевать.

Однажды мама нарядила Нину в лучшее платье и отвела в гости в богатый дом на Осыпной улице.

Горничная проводила их в большую залу с тремя полукруглыми окнами. Там не было никакой мебели, кроме десятка стульев вдоль стены, а в углу стояло что-то небывалое — огромный золотистый глобус. Он настолько поразил Нину, что она забыла поклониться, когда им навстречу вышла дама в шуршащем атласном платье.

— Как похожа! — сказала она и легонько ущипнула Нину за щеку.

Хозяйка увела маму, и Нина осталась один на один с прекрасным глобусом. Она долго сидела на стуле, потом кружилась по паркету — так, что юбка разлеталась колоколом. Потом разглядывала таинственные буквы на континентах и морских чудовищ, выныривающих из океанов.

Нина понимала, что нельзя трогать такую красоту, но искушение было слишком велико. Она тихонько толкнула глобус, и он повернулся с таким страшным, отвратительным скрипом, что Нина в ужасе отскочила, ожидая, что сейчас примчится разгневанная хозяйка. Но все обошлось, будто никто не заметил Нининого преступления.

Домой летели как на крыльях. Мама радовалась тому, что дама обещала устроить Нину в Мариинскую гимназию, причем без всякой оплаты, а Нина была счастлива, что ей удалось прикоснуться к прекрасному и ей ничего за это не было.

Больше она никогда не встречалась с хозяйкой глобуса, а мама запретила выспрашивать, кто эта дама и почему она взялась хлопотать за дочку Базиля Купина.

«Я знаю, что жанр авторской песни — искренний и безыскусный — имеет много горячих поклонников, поэтому эта подборка нижегородских бардов наверняка будет иметь успех, тем более что наш город — очень привлекательная точка на бардовской карте России».

Сергей Костенко, главный редактор Bellissimo

Нижегородский бард, чье творчество давно перешагнуло границы одного нашего города. Обладатель гран-при третьего фестиваля «Музыка сердец».

Комета

Как торопится судьба, отнимая взгляд у взгляда,

Дни и ночи намотав на свое веретено.

Как здесь было бы тепло и светло от звездопада…

Но сейчас тебя здесь нет, и поэтому темно.

Здесь летит одна звезда, в черном небе холодея,

И отважно режет ночь белый хлыст ее хвоста.

Дремлет девочка Любовь в тонких пальцах Амадея.

Дремлет музыка внутри белоснежного листа.

Это осень подошла, вдох от вдоха отделяя

Звон фарфоровых сердец. Плеск разбитого стекла.

Это бродят холода, все на свете обнуляя.

Но звезда летит к тебе и поэтому — тепла.

Это утро сентября отгоняет тень от света,

Тонким лезвием луча отрезая явь от сна.

Не спеши открыть — там летит моя комета.

Спит влюбленный Амадей и поэтому — весна.

«Я знаю, что жанр авторской песни — искренний и безыскусный — имеет много горячих поклонников, поэтому эта подборка нижегородских бардов наверняка будет иметь успех, тем более что наш город — очень привлекательная точка на бардовской карте России».

Сергей Костенко, главный редактор Bellissimo

Нижегородская поэтесса, работающая в жанре авторской песни. Яркая представительница нижегородской поэтической школы.

Женские слезы

Непонятные и горючие,

Из глубин души родниковой,

Слезы женские странно мучают

Болью тихою, незнакомой.

То ль девичьих грез отражение,

То ли бабья горечь полынная —

Эти чистые слезы женские,

Непонятные, беспричинные.

«Стихи Марины легко читаются и запоминаются надолго, а вспоминаются, когда, кажется, не хватает слов, чтобы выразить самые прекрасные чувства — любовь, восхищение, нежность, заботу, восторг, счастье, полет... Я завидую всем, кто знакомится с ними впервые».

Галина Клочкова, колумнист Bellissimo

Член Союза российских писателей. Печатается с 1980 года. Публиковались в журналах «Нева», «Москва», «Юность», «Новый мир», «Крокодил». Переводилась на сербский, немецкий, английский, грузинский, армянский языки. Лауреат областного поэтического конкурса им. Б. Корнилова.

Особенно летом

В провинциальном городе,

где не было оленей,

Вдруг появилась гордая весёлая Олень.

Она ходила голая,

купалась под фонтанами,

А всё, что было каменным,

ей двигать было лень.

Она смотрела радостно

и на ловца бежала,

она ходила голая и нюхала сирень.

Большое и железное

её не занимало.

Она была простая свободная Олень.

Она смотрела радостно,

и все её любили.

Хотя ещё пытались учить и одевать.

Она не обучалась. Она не одевалась.

Она была красавица, ей было наплевать.

А ночью этот город наполнился оленями.

Кругом одни олени,

и каждый был — олень.

Так начиналось лето Оленьего Затмения.

Такое было лето,

Что помнят по сей день

Человек, никогда не читавший книг — 2015

Человек, никогда не читавший книг,

К моему окну молчаливо приник.

В мою комнату ночью тихо проник

Человек, никогда не читавший книг.

Он смотрел мне в лицо. И в его зрачках

Шевелилась ночь, шевелился страх.

Он не знал — откуда, он не знал — куда,

Он не знал — зачем он пришел сюда.

Он сказал: «Привет!»

Он пришел на свет.

У него есть дом. У него есть хлеб.

У него нет чувства, что он нелеп.

Он знает телевизор. Он знает телефон.

У него айпад. У него айфон.

У него компьютер. И даже два.

Он хочет делать селфи. Он забыл слова.

Он терять не привык. Он меня настиг.

В мою комнату ночью тихо проник.

К моему окну молчаливо приник

Человек, никогда не читавший книг.

Человек, никогда не читавший книг

Это тайна, загадка, мой друг.

Он сам себе вечный памятник воздвиг

На руинах проблемы рабочих рук.

Он сам себе вечный памятник воздвиг.

Он стоит на вершине нечитаных книг.

Он не хочет смотреть, на чём он стоит.

Он не хочет смотреть, на чём мир стоит.

Он говорит: «Я — эффективный менеджер!»

Он говорит: «Я — модератор!».

…Снова ходит за мной по пятам двойник.

Мой вечный учитель, мой вечный ученик.

Ему годы не беда, он свободен и велик —

Человек, никогда не читавший книг.

Женствую

Я женствую. На кухне. Баклажан

мне подчинен, и много разных перцев.

И иноверцев, и единоверцев – я всех склоню служить тебе.

Ты зван

и призван быть со мной,

тебя кормить — высокое блаженство,

и оттого я ощущаю женство

своё,

своих сторон

и стран.

Я женствую — тебе.

Не торжество, не жертва.

Не шествие с огнём,

А женствие огня.

Блаженство ты моё, творимое блаженство

Я женствую тебе

Меня.

Тебе — главенствовать

Мне — женствовать

Благоночествовать —

И благоденствовать!

Акварель

Она прошла легко и гордо:

в кудряшках огненных виски

и платье цвета очень горькой,

но не отчаянной тоски.

О белокурая мечта!

Ты шьешь одежды по салонам.

Тебе такая не чета —

рыжеволосая в зеленом.

И ты взглянула свысока,

наморщив носик свой точеный:

«Как неизысканно ярка!

И до чего неутонченна...»

Но, — изменяя цвет мечты, —

мужьям и мальчикам влюбленным

приснишься в эту ночь не ты,

а эта рыжая,

в зеленом!

И, скрыв смятенье и восторг,

стоит твой спутник ошалело —

как будто

птица из-под ног

на шумной улице взлетела.

У жизни многие тона

не совместить с хорошим тоном.

Идет по улице она —

рыжеволосая в зеленом.

Идет, смеется!

И в глаза

нам бьет гармонией контрастов.

Визжат в восторге тормоза,

когда она идет

на красный.

И здравый смысл

ей смотрит вслед

с лицом

навечно изумленным:

Она идет на красный свет,

поскольку улица —

в зеленом!

«Можно сказать, что Ларионов — поэт, не похожий ни на кого, растущий сразу из школ взаимоисключающих, от модернистских до почвеннических... Но лучше сказать просто: Ларионов — поэт. И это самая важная и внятная правда».

Захар Прилепин, колумнист Bellissimo

Поэт, журналист. Колумнист «"Новой газеты" в Нижнем Новгороде». Публиковался в изданиях «Дружба народов», «Литературная газета», «Литературная Россия», «Пролог» и др. Лауреат газеты «Литературная Россия». Автор книги стихотворений «Словоловие».

Анастасии Тарасовой

Amare

I

Обманчивая плотность ожиданий

растёт во мне, а жизнь невелика:

переживут растения и камни

любовь других; перетечет река.

Слова уйдут. Перекочуют смыслы

в иную речь, в иное вещество —

и человек, которым небо мыслил,

тогда уже не скажет ничего.

II

Рассеянные путники исчезнув,

отправятся по липовым делам,

переведя на скорые диезы

свои часы. И вот исход тепла

теперь уже никак не обозначен,

и только дивный мир — гвоздим тобой.

И как оно бы ни было иначе,

я верю в чудо. Чудо — есть — любовь.

Одуванчик в городе

Мальчик в городе — одуванчик. Жёлтым был, сторонился ветра.

Жил случайным и ничего не значил. Созрел чуть в мае.

К началу лета загустел млечный сок в цветоносной стрелке,

уродилось семя. Солнцеволосый, почти Есенин

(жаль, не в поле — в «чужой тарелке»…).

На него смотрели — не свысока, а сверху. Лишь в пресном небе

проступала перхоть: то бишь звёзды-окуни, выходя на нерест,

зажигались в своих участках, месяц — как мякиш хлеба…

Мальчик смотрел налево; мальчик — цветок. Приземист

и невысок. Иные — сезон на клумбах. Через

каких-нибудь пару дней он уже попадёт на руки.

На ладонях будет. В ладонях — ему теплее.

Главное — не вплетённым (украшением быть в галерее), остальное — счастье.

Последнее, что знал, когда прикасался и целовал запястья,

так это имя. Твоё имя, Настя.

Двое

Когда ты был с ней, наступало утро.

Проснулась — ни о чём не спросила.

Ты мог рассказать обо всём. Поминутно.

Перечислив глаголы. В полотна

Текстиля завёрнуты были.

Иначе нельзя. Смотря друг на друга,

Изредка — в комнатный угол,

Отвлекаясь на окна,

Снова любили.

* * *

Это — мера меня: череда ускользающих слов,

непомерная радость и букв вереница.

Лишь пристойная речь донесет о любовь

невесомую синь; с каждой страницы —

всю — отбросит — тебе. Ни числа, ни совета

(говорить, говорить)... Здешнее коротко лето,

зачастую дожди на оконном экране;

мир был тогда целым, а я — таким ранним.

Даже в долгие зимы (и они скоротечны)

мы были — одно, и немногое знали.

Делили судьбу на крутом междуречье

(где-то между Москвой и Казанью).

Но шумят голоса. Емлет город в таблицы

и списки: заносит то одних, то других вперебой.

А, все-таки, знаешь, я буду с тобой,

покуда небо — бескрайне, а ласточка — птица.

«Светлана Леонтьева, помимо того что очаровательная, милая и красивая женщина, еще и талантливый душой человек. Ее стихи заставляют людей радоваться жизни, любви и каждому мигу человеческого общения».

Владимир Седов, колумнист Bellissimo

Член Союза писателей России, автор тридцати книг поэзии и прозы, лауреат лучших строф столетия, главный редактор альманаха «Третья столица».

***

Всё открыто — и дверь, и калитка,

всё распахнуто — небо, земля!

…А к дощечке прилипла улитка –

неразумная часть бытия.

Мне всех жалко — поникшую просинь,

травы, сгнившие в поле, цветы,

ветром вбитую семечком осень

в пустоцветии сверхкрасоты.

Всё сквозь призму проходит,

сквозь чувство,

словно нить сквозь иголки ушко.

Одинокий мой, грешный, мой грустный,

я такая же — в гору пешком!

Ты — до светлого дня мой товарищ,

мой товарищ — до чёрного дня,

И до этой бессолнечной гари,

согревающей без огня.

Сколько было до нас: потонули

Атлантиды в глубинах морей,

прорываются — в шёпоте, в гуле —

что исторгнул Гиперборей.

Ледниками забытые суши,

монолитных движенья пластов,

шар земной — как боксёрская груша

астероидов, что хищных псов.

Мой товарищ — до светлого часа,

мой товарищ — до чёрного дня,

мы — другая особая раса,

мы — шпана, алкаши, ребятня.

Пахнет рыбой у жалких столовок.

У девчонки — улиткой пупок

между жалких китайских обновок —

марсиански несдержан, нестрог.

Вот она закурила нахально,

мне в затылок дыша детским ртом…

Ах, наш мир, наш невечный, астральный,

город, кладбище и гастроном.

И мы, словно пикассовы звенья,

хищных звёзд, Китежградовых грёз,

финок, скользких до самозабвенья,

наркоманов, что в поиске доз,

может быть, мы спасёмся — не кровью,

не начавшимся чувством большим,

а уменьем объять мир любовью,

если всё-таки согрешим!

Июль 1635 года

Посвящается Е. Шишкину

Пауль Флеминг, прибывший в Нижний

с Филаретовой стороны,

что увидел сквозь этот рыжий

отблеск, ты глухой стороны?

Ромодановского вокзала суету,

сквозь семнадцатый век —

разномастного люда немало

попрошаек, торгашек, калек?

Запах лука и крепких настоек,

из бараньих мозгов жирный суп.

Нестерпимо отвратен и горек

мёртвой лошади брошенный труп…

И сбегалась голодная стая —

рвать куски, из Посада, собак.

Ах, Рождественская, ах, родная,

мужики курят терпкий табак…

Помнишь ли Кошелёвку? Забыла?

Двор Гостиный, а перед мостом

Алексеевскую — ни настила

не осталось, ушло всё на слом…

Сосчитать ли, что разрушали,

что затем возводили вновь?

…Утоли все мои печали,

помоги мне, моя любовь!

Город Нижний — от века до века

ни от ненависти, ни от любви,

ни от птицы, зверья, человека

не открещиваясь, живи!

…Мы — в кафе с моим другом давнишним

на Почайной. Мы пьём терпкий чай.

Пауль Флеминг, зачем ты в Нижний

припожаловал, отвечай!

Ты отправился в Персию. В тоне

золотистом, узорном, во мгле

на трёхмачтовом, что в затоне

ожидал тебя, корабле.

И так долго тянулся запах

дорого парфюма, как шлейф,

и муссировал наглый Запад,

что на Волге бывал в палатах,

как сейчас говорят,

светский лев!

***

Разве, родной, в чистом виде корысть,

словно бы вишня в вине?

Я не моргнув отдала б тебе жизнь

всю, что отмерено мне!

Всю, сколько можешь в горсти унести

жарко горящую нить!

Помнишь, водилось на Древней Руси

шкурой куницы платить?

Камушки круглые, талеры и

жёлтых ракушек слюда.

… Я без твоей умираю любви

преданно и навсегда!

Эх, новгородской копейки металл

или жеребья куски!

Разве мой откуп безудержно мал

в нежном касанье руки?!

Плечи в пупырышках, босы ступни,

шкура медведя у ног,

чем отплачу за разлучные дни,

переступив за порог?

Чай заварила, варенье да мёд,

клюква, брусники настой.

Всё! И взамен надо мной небосвод

синий и золотой…

Как я умею — до родинок, всё

тело твоё целовать!

Нас от разора, быть может, спасёт

в белых перинах кровать!

Что меня держит в твоём январе

жгуче, ревниво, до слёз?

Слов о любви серебро — в серебре,

чистое золото грёз…

***

Привези мне горсточку песка

жёлтого, янтарно рассыпного,

словно часть от целого куска,

от того пространства векового!

Ни букета в лентах, ни кольца,

ни ракушек, что ласкает море,

а песок, где Иисус с крыльца

медленно спускался на предгорье…

Ты песчинки эти заверни

в матушкин платок на узел крепкий:

медный свет планет, тепло ступни,

отпечаток лунный бренной лепки!

Мне — на счастье! Всё, чего хочу

на ладони их пересыпать я!

Как в часах песочных почуть-чуть:

поцелуи, ласки и объятья!

И не знать, что где-то под пятой

наша часть земная жгучей суши

разломилась до одной шестой,

растерзалась до небесной кручи!

Что Земля кругла. Что не на трёх

чудищах земных от века чахнет,

соскользнуть боясь под мерный вздох

и упасть, рыдая, на брусчатку!

О, песчинки! О, рисунок дней!

Птичий профиль, образ человечий!

Я всегда, всю жизнь стремилась к ней —

крохе!

Но по всем приметам — вечность!

«У Елены есть своя узнаваемая интонация сценической риторики, которую она с изящным хулиганством передает в эмоциональном строе фраз. Вроде бы известные нам мысли — но парадоксальным образом перевернутые, подведенные к неожиданному смыслу».

Андрей Журавлев, главный редактор сетевого издания Bellissimo

Радиоведущая, актриса, писательница, колумнист глянцевых журналов. Член Союза театральных деятелей РФ, член Союза профессиональных литераторов РФ. Готовится к изданию ее пятая книга «Женская правда», рассказы из которой включены в эту подборку.

Просто вместе

Один журналист спросил у пожилой пары, прожившей вместе лет 60:

— Как вам удалось сохранить свою семью и прожить вместе столько лет?

Они ответили:

— Мы родились в то время, когда если что-то ломалось, это чинили, а не выбрасывали.

История красивая. И это правда. Но не вся. Выбросить пришлось очень многое. И все новехонькое, свеженькое, почти не пользованное. Но выбросить пришлось. За ненадобностью. Пришлось выбросить ревность, чтобы починить доверие. Выкинуть гордыню, чтобы пришло взаимопонимание. А также на свалку пошли упреки, обвинения и попытки изменить друг друга, улучшить, так сказать. В общем, много ненужного приходится выбросить, пока не останется самое главное. Самое. Это желание. Просто быть вместе. Просто вместе. Просто быть.

Счастливый я

Сара Бернар, покорившая мир своим талантом, в детстве страдала от туберкулеза и однажды подслушала, как врачи говорили о том, что она долго не проживет. И когда великая Сара стала актрисой, она выкладывалась в каждой роли, как в последний раз. А в последний раз вышла на сцену в 78 лет. Это правда. Но не вся. Потому что это не только секрет Сары. Это и есть секрет жизни. Если уж она стала великой, играя каждую роль как последнюю, то почему бы не попробовать жить так, как будто жизнь — только одна? Ведь тогда каждый может стать великим артистом своей роли. Главной роли своей жизни — СЧАСЛИВОГО СЕБЯ. Потому что если знаешь, что живешь последний раз, то и делаешь ее радостной и неповторимой. Да любой, какой хочешь, делаешь. Потому что она — одна. Другой такой не будет. И такого вот другого СЧАСТЛИВОГО ТЕБЯ.

Автор

Один мастер прочел ученикам прекрасный текст, который растрогал всех. Ученики сразу же спросили, кто его написал.

— Если я скажу, что Будда, вы будете благоговеть перед текстом. Если я скажу, что автор — простой монах, вы растеряетесь. А если узнаете, что текст написал наш повар, вы просто посмеетесь.

Так ответил мастер. И это правда. Но не вся. Автор важен, и даже очень. Но только до одного момента. Только одного. Пока сомневаешься. Причем в себе. Узнавать, кто автор, это все равно что спрашивать у повара, голоден ты или нет, у дизайнера — какой цвет тебе нравится, а у географа — в какой стране тебе хорошо. Ну, или у мудреца поинтересоваться, что делать. Ведь известно же, что ответит мудрец. Он ответит: «Перестань сомневаться». А потом добавит: «В себе».

Помощь

На одной Параолимпиаде девять атлетов стояли на старте стометровой беговой дорожки. Прозвучал выстрел — начался забег. Спортсмены пробежали треть дистанции, когда один споткнулся и, сделав несколько кувырков, упал. От боли и досады он заплакал. Остальные участники услышали его плач. Они оглянулись, остановились и… вернулись обратно. Все.

Потом они вдевятером пошли плечом к плечу к финишной линии.

Весь стадион аплодировал им стоя.

Это правда. Но не вся… Аплодировали все по разным причинам. Кто-то это делал по традиции. Потому что так положено. Кто-то массово присоединился. Кто-то бил в ладоши просто от восхищения, не особо понимая, что же его так поразило. А кто-то, их, впрочем было совсем немного, аплодировал потому что знал то же, что и эти параолимпийцы. Знал, что иногда гораздо важней помочь другому, чем выиграть самому. Гораздо важнее. Настолько важнее, что для этого можно даже вернуться.

Крайности

Старец упрекал молодого монаха:

— В твоем возрасте я работал по десять часов в день, а еще десять проводил в молитве.

Молодой монах отвечал:

— Я восхищаюсь твоим юношеским рвением, уважаемый, но еще больше меня восхищает твоя зрелость, благодаря которой ты оставил эти крайности.

Это правда. Но не вся. Крайности надо оставить хотя бы для радости. Ведь если живешь только в режиме «сейчас или никогда», «Цезарем или никем», «Пан или пропал», то и вариантов жизни только два, и радует только один. Гораздо выгодней отставить крайности, ведь тогда не станешь «лузером». Никогда. Потому что всегда будешь радостным счастливчиком. Ведь если не получил подарок прямо сейчас, то это не значит, что от него надо отказаться завтра. Если не стал Цезарем, то зачем становиться никем? Сенатору тоже хорошо живется. Не говоря уж о том, что если не Пан, то что плохого в том, чтобы быть Панни? Ничего плохого, кроме хорошего. Но только в одном случае. Только в одном. Если начнешь просто жить и отставишь в покое крайности.

«Алла Приц — явление в литературном мире почти уникальное. Восхищает ее свободное творческое существование и в прозе, и в поэзии. Она никогда не заигрывает с читателем в попытке понравиться каждому, но ее образы запоминаются надолго».

Елена Минская, редактор Bellissimo

Начала писать чуть более пяти лет назад, печаталась в литературно-художественных изданиях «Земляки», «Третья столица» и «Невский альманах». Финалист Национальной литературной премии «Поэт года‑2014».

***

Бабочки на кирпичной стене —

Неуместны, несвоевременны! —

С крыльями на спине —

Прекраснейшим в мире бременем!

Кажется — вот, полетят! — только тронь... —

В места, где им более по-сердцу.

Бабочки на стене —

На цветок — на ладонь ли —

просятся...

Предчувствие

Предчувствие — невидимая дымка,

Неслышная гроза,

Волна из ничего,

Души намёк.

Эмоций нет, лишь мыслей паутинка —

Как ветром — в никуда.

Как сон — ни от чего! — что вдруг

Увлёк.

Летний восход солнца. Монолог

Красок смешанных радуга — в алый, в лазурь.

Ты, Художник Любезный, смелее рисуй

Ветер солнечный, в небо поднявший канву,

По которой всплывёт жаркий диск поутру.

И лицо нарисуй, по которому нить

Золотая проляжет, боясь разбудить.

...Тёплый луч на любимой и сонной щеке

Поцелуем ловлю — на своём языке

Задержу это лето — и негу, и вкус...

Что же дальше?..

Ах, я`рисовать не берусь.

***

Начни бескровную охоту.

Ты знаешь — кто` я. Знаю — кто` ты.

Смелее!

Помни — страх мой сладок,

Напрасных не таю загадок.

Я — лань-испуганная-птица,

Волчица-дикая-тигрица.

Они все — я.

Я — все они.

Поймай, настигни, догони!

Томителен наш бег мятежный,

Дразни меня, охотник нежный,

Прямой стрелой и луком медным —

Счастливым будет

Вздох победный!

Предчувствую — ты ближе, ближе... —

Дыхание твоё услышу —

Сам воздух шире, ярче, жарче —

Нет, не кричу —

Едва не плачу!..

...Твою ладонь своей накрыла —

И с этим ангелом двукрылым

Явило чувство-совершенство

Страну бескрайнего блаженства.

В стране той, жаль, нельзя остаться,

И надо, надо возвращаться.

Плакун-трава

На берегу твоей реки

Под солнцем летним

Прошли, рассудку вопреки,

В любви запретной

Три дня, прочерченных едва

По жизни мелом.

Слезами плакала трава —

Как я посмела!

В твоих взволнованных руках

Взлетала птицей.

Как жаль... — полет под облака

Не вечно длится.

Ласкались где-то в камышах

Вода с причалом.

Дрожали губы и душа.

А мы прощались.

Полученное письмо

«Я тебя обнимаю» — как бы вскользь, между прочим,

Неожиданной лаской — там, где прежде был прочерк.

Что в письме — уж неважно, что-то там обсуждаем...

В нём последняя фраза всё собой наполняет.

Я глаза закрываю. Плечи сжались невольно.

Этим звукам сакральным подчиняюсь покорно,

Мне их так не хватало!.. Возвращаю, пылая,

Лишь одними губами: «Я тебя обнимаю».

Предчувствие разлуки

Не вспоминай её — разлука

Сама придёт! Пусть невзначай...

Не знаешь ты, какая мука

В твоих «люблю» искать «прощай»!

Да и в моих «люблю» стремится

Она все двери — на засов!

Но не могу наговориться

Я этих горько-сладких слов.

«Исторические детективы Свечина — это возможность взглянуть на наш родной город с иного, исторического ракурса, разглядеть много нового и неизвестного в, казалось бы, давно знакомых улицах и переулках».

Дмитрий Бирман, колумнист Bellissimo

Популярный нижегородский автор детективов. В октябре в издательстве «Эксмо» выйдет его сборник рассказов «Удар в сердце». Предлагаемый в этой подборке отрывок — из первого рассказа о страшных буднях русско-турецкой войны.

«Удар в сердце»

(отрывок из рассказа)

Раздалась команда:

— Глаза… на средину!

Все разговоры сразу стихли. Стало слышно, как в воздухе звенят комары, а далеко в городе пиликает скрипка.

— Братцы!

Огромный прямоугольник замер. Люди напрягли слух, каждый волновался и пытался скрыть это от соседей.

— Завтра мы идем грудью на врага. Вы дали присягу. Долг есть долг, русскому солдату об этом напоминать не надо. Но есть то, что требуется сверх долга. Нам нужны охотники. Для начала двести человек. Вот туда уже каждый идет сам, по своей воле. Туда приказом не назначают. Решайте.

Отряд стоял и слушал. Генерал Оклобжио шумно вдохнул, и стало ясно, что он тоже волнуется.

— Охотники — это особые люди, — продолжил Оклобжио. — Тот, кто выйдет сейчас из строя и поступит в команду, должен знать о себе всю правду. А правда такая: никто из охотников не вернется домой.

Алексей поразился. Что несет этот седобородый человек? Выйдешь из строя — и неизбежно покойник? Как можно так говорить? Кто согласится в смертники? Но люди слушали внимательно и серьезно. Взрослые мужики, в большинстве своем крестьяне, только нахмурились. И никто не побледнел.

— Ребята! Повторю: охотники дома не увидят. Все они полягут здесь, в этих диких горах. Так должен думать каждый. Иначе он не сможет исполнить приказа. Ведь самые трудные приказы получают именно они! Лишь тот, кто не боится смерти, кто умер уже для мирских дел и сделался настоящий солдат, смело пойдет на пули. Такова высшая честь для охотника: атаковать в первых рядах и первым умереть. Высшая воинская честь. И потому…

Голос генерал-лейтенанта дрогнул, но он взял себя в руки.

— И потому говорю: подумайте хорошенько! Вы отрезаете себя от надежды, поймите! Вы смертники. Самые трудные и опасные дела поручат вам. Такие, где возможности нет уцелеть. Разведки в тылу врага, захват пленных, охрана наших позиций, уничтожение турецких секретов, штурм высот. Это доверяют лишь охотникам. И потери у них самые большие всегда. А награды как у всех, увы. Там не за кресты голову кладут. А за Веру, Царя и Отечество. Выбирайте, ребята. Решайте прямо сейчас. Кто вперед шагнул, себе уже не принадлежит.

Многотысячная людская масса молчала. То ли обдумывали услышанное, то ли ждали приказа… И приказ поступил.

— Внимание! — фальцетом крикнул генерал. — Кто желает стать охотником… два шага вперед… марш!

Несколько томительно длинных секунд все стояли без движения. Лыков уже решил для себя, что в охотники не пойдет. Как это он может не вернуться? А мать? А больной отец? Конечно, вызываясь на войну, Алексей понимал, что может погибнуть. Но есть шансы и уцелеть! Прийти домой, обнять родных. К неизбежной смерти, выбранной по своей воле, Алексей был не готов. И, немного малодушно, ему сейчас очень захотелось, чтобы вперед вышло мало народу. А таких, как он, оказалось большинство. Но тут секунды раздумий прошли, и каре зашевелилось.

Лыков стоял и смотрел, как люди выбирают себе смерть. Было жутко и при этом любопытно. За тем и шел на войну молодой парень, чтобы увидеть жизнь в высших ее проявлениях. Когда на кону твоя голова… И хотя война еще не началась, а выбор уже надо делать. И солдаты его сделали.

Вся «лампасная пехота»(1), как один человек, дружно шагнула вперед. Четыреста пятьдесят разных характеров — и полное единодушие! То же самое сделали стрелковые батальоны, ейские казаки, кутаисские милиционеры, грузинские и гурийские добровольцы.

Пехотные полки поступили иначе. Хотя они давно воевали на Кавказе, имели славные традиции и числили в своих рядах множество храбрецов, шагнули вперед не все. В 164‑м Закатальском, например, примерно две трети. А в 161‑м Александропольском, на глазок, неизбежную смерть выбрали меньше половины.

Алексей с облегчением увидел, что на левом фланге каре из строя не вышел никто. И тут же устыдился. Вспомнил, что там стоят специальные части: понтонеры, саперы и отделение военно-полевого телеграфа. Кто же их отпустит в охотники? Не для того готовили много лет! Этим отборным людям путь в смертники заказан.

Вдруг Лыков заметил, что два шага вперед сделал его сосед по строю.

Вольноопределяющийся Михаил Бельский пошел воевать добровольцем из студентов. Старше Алексея на два года и много опытнее, он опекал бывшего гимназиста. Михаил пытался попасть еще на Сербскую войну, но добрался лишь до Бухареста. К тому времени сербов уже побили, и румыны не пускали туда русских добровольцев. Бельский проторчал в румынской столице полтора месяца, истратил все деньги и подхватил дурную болезнь. Этим его боевые подвиги исчерпались. Однако в Москве студент прослыл героем. Видимо, учиться ему не хотелось. Чуть только снова запахло порохом, он сразу бросил университет и записался в армию. За две недели знакомства Лыков и Бельский стали приятелями, и вот! Михаил готов погибнуть за правое дело. А он, трусливый мальчишка, нет? Алексей рассердился на себя. Точнее, сначала ему стало стыдно, а уже потом он осерчал. И собрался, пусть с запозданием, шагнуть вперед. Но тут кто-то сзади положил ему руку на плечо.

Вольноопределяющийся резко обернулся — и опешил. Перед ним стоял флигель-адъютант подполковник Териев, командир их первого батальона. Легендарной храбрости человек, кавалер четырех солдатских георгиевских крестов и одного офицерского! Подполковник не терпел лишней крови, ни своей, ни вражеской. Осторожный и расчетливый, он побеждал умом и опытом. И вот этот удивительный человек удержал его, Лыкова, от шага вперед!

Подполковник строго смотрел на Алексея своими восточными карими глазами. Потом сказал вполголоса:

— Не спеши, сначала подумай.

— Но там…

— Ну и что? Запомни: никогда не торопись с такими важными вещами. Не спеши умереть. Ты еще себя покажешь. Я вижу, я много знавал храбрецов. Тебе просто нужно время.

Подполковник кивнул и ушел вдоль строя. Когда Алексей повернулся к центру каре, было уже поздно. Всех желающих собрали внутри. Они выстроились в очередь к писарям, и те составляли списки. Генерал Оклобжио просил двести охотников, а вперед вышли более тысячи. Лишних вносили в состав резерва, чтобы заместить выбывших. Тем, кто остался в строю, велели сдвинуть ряды. Через час ожидания каре было распущено, солдат повели обедать.

(1) Лампасная пехота – пластуны, пешие казачьи части.

«Я знаю, что жанр авторской песни — искренний и безыскусный — имеет много горячих поклонников, поэтому эта подборка нижегородских бардов наверняка будет иметь успех, тем более что наш город — очень привлекательная точка на бардовской карте России».

Сергей Костенко, главный редактор Bellissimo

Нижегородская поэтесса, работающая в жанре авторской песни. Яркая представительница нижегородской поэтической школы.

Мы бежали, взявшись за руки,

Словно в детстве, по-простому

По живому, лучезарному,

Необъятному простору.

Ликовала даль безбрежная

Оттого, что были правы

Наша молодость мятежная

И некошеные травы.

«Я знаю, что жанр авторской песни — искренний и безыскусный — имеет много горячих поклонников, поэтому эта подборка нижегородских бардов наверняка будет иметь успех, тем более что наш город — очень привлекательная точка на бардовской карте России».

Сергей Костенко, главный редактор Bellissimo

Сложившийся нижегородский поэт, автор двух поэтических сборников.

Вербное воскресенье

Плачут балконы и крыши

В Нижнем, Рязани, Москве.

Юный, задумчивый, рыжий

Лезет в окошко рассвет.

В это воскресное утро

Я у окошка, за ним

Видится мне почему-то

Город Иерусалим.

То ли на улицах верба

Снег растопила и лед,

То ли окрепшая вера

В сердце осанну поет.

«Я знаю, что жанр авторской песни — искренний и безыскусный — имеет много горячих поклонников, поэтому эта подборка нижегородских бардов наверняка будет иметь успех, тем более что наш город — очень привлекательная точка на бардовской карте России».

Сергей Костенко, главный редактор Bellissimo

Нижегородский бард. Родилась в Дзержинске. Лауреат третьего фестиваля «Музыка сердец». Её стихи пользуются заслуженным вниманием любителей словесности.

Вторая кожа

Город тонет в лаве заката,

Ты глядишь острее и строже.

Я в одном пред тобой виновата,

Что к тебе приросла всей кожей.

Я же думала — мы как реки,

Что начало дают полноводью.

Я же думала, мы навеки,

что единою стали плотью.

Я же думала — буду твоею.

(Усмирить бы истерику пульса.)

Я же взрослая, я сумею,

Ты теперь обо мне не волнуйся.

Выбивает сердце стакатто,

И ведет дорога к вокзалу.

Я в одном пред тобой виновата,

В том, что раньше тебе не сказала,

Что так сильно давит на плечи,

что любовь — непосильная ноша.

Ты ответь, тебе станет легче,

Если прежнюю кожу сброшу?

«Алик Якубович — тот самый случай, когда есть повод гордиться земляком! Мультимедиа-персона с умными добрыми глазами истинного художника: фотографии — необычны, стихи афористичны, а сайты, которые он делает, — креативны и привлекательны, как фото или стихи».

Нина Зверева, колумнист Bellissimo

Поэт и фотограф, автор жанра акустической фотографии, в котором у него вышло уже четыре книги. Лауреат международных и всероссийских конкурсов в области фотографии и рекламы. Предлагаемые стихи написаны в этом году и еще нигде не опубликованы.

***

Летом деревня расстилала зеленый ковер,

С коровами и утками,

Лесами и полями.

И я на целый день уходил в чьи-то мудрые мысли,

Забывая себя, то на берегу реки,

То в тени векового дуба.

Я научился молчать

И все вокруг зашептало, зашумело, запело,

Как в сказке, которую я никогда не читал.

Будто белый аист нашел меня снова в капусте

И никак не может поднять,

То ли он старый,

То ли я пьяный,

Но мне так хорошо,

Словно я уже умер.

***

И сломались его часы,

И дорога перестала спешить,

И сердце — опаздывать,

И всё чаще он начал делать остановки,

Чтобы дослушать,

Дочувствовать, досмотреть

Хорошо забытое новое,

Пока не понял,

Что путь его не вперед, а назад —

К Лермонтову, Чехову, Достоевскому,

Которые ждут его

На любимых страницах за чашкой чая

У него дома, там где родные и близкие,

Которые всегда были рядом,

Но было некогда.

***

А когда все засыпали,

Он садился у камина

И часам слушал глазами огонь,

Всё чаще оказываясь,

То в детстве, то в юности,

То там, где нас нет,

И становилось так хорошо,

Как будто взял от себя отпуск.

***

Каждая женщина — выход к морю,

Если ты научился плавать.

***

Однажды ты опоздаешь везде,

Чтобы оказаться в своем времени.

И на своем месте.

***

Опасно красивая,

На пике юности,

Лезвием нежности на прощание

Подарила мне ночь водопадов.

От счастья я хотел разбиться о камни,

Да крылья не дали.

Утром проснулся один и мечтал поверить, что это сон,

Но тело горело от поцелуев.

А сейчас, когда линия горизонта

Стала последней чертой,

Я поселился у водопада,

Чтобы не забыть крылья той ночи.

***

Горький, пожарные лестницы, крыши,

Сколько нас было,

Крылатых в ночи под гитару ?

Время летит,

Оставляя лишь перья поэтам.

***

И всё, что копилось

На чёрный день,

Потратили на белые ночи.

***

Жизнь — это бегство по кругу часов,

Пока не проснулась кукушка.

***

Саня был весёлого нрава,

Красивого роста, но одинок.

Одинок, потому что первые две попытки

Семейной жизни были неудачными,

А последнюю, третью,

Как настоящий в прошлом спортсмен, он берёг.

Саня был из поколения романтиков

И, по закону приключений

Всерьёз исколесил свою судьбу.

А когда то, что вызывало раньше улыбку,

Стало причёской, он не расстроился,

А просто решил не возвращаться.

Говорят, он рерихнулся где-то на Эльбрусе

И остался инструктором не то по сексу,

Не то по приключениям.

Говорят, третья попытка была удачной:

Он разбился, но спас.

А ещё говорят, в наш город

Приезжала женщина — очень красивая,

С маленьким Санькой на руках.