20.08.2015 10:33:00Характер

Кадры из детства. По телевизору идет «Депутат Балтики». Папа, отсидевший десять лет в сталинских лагерях, вздыхает и говорит: «Эх, какие были люди! Все испоганили, паскуды!» Аполитичная мама морщится: «Петя, прекрати!» Когда почти через тридцать лет я сказал родителям, что решил избираться в городскую Думу, папа, вздохнув, сказал: «Давай, сынок!», а мама, поморщившись, спросила: «Сынок, зачем тебе эта грязь?!» Получив их благословение, я вошел в выборную кампанию.

Я избирался по одномандатному округу. А это значит ходил по дворам и подъездам и разговаривал с людьми. Примерно за неделю до окончания выборной кампании я добрался до улицы с поэтичным названием Одиннадцатый Тупиковый проезд. Улица была действительно тупиковой, на людей, живших там, особого внимания не обращали, а один из районных начальников вообще не рекомендовал мне ходить туда с рассказами о светлом будущем, дабы, не дай бог, не быть битым. Я, конечно, не внял его советам, но подготовился к визиту, на всякий случай пересев с «тойота камри» на демократичную «Волгу».

Проехав улицу, на которой можно было снимать ремейк фильма «Мать», я вышел из машины. Вдруг из подъезда ближайшего барака вывалилась яркая полупьяная компания, к которой присоединилась еще одна появившаяся из-за угла соседнего дома. Во главе шумевшей группы человек так из двадцати двигалась чудо-женщина. Она была молода и пьяна. Лохматая голова была покрашена в фиолетово‑зеленый цвет, а домашний халат был надет на ночную рубашку. Молодая женщина была, безусловно, главной, поэтому она начала говорить… Я вообще очень люблю русский язык, в том числе и его чудную ненормативную составляющую, которой после пяти лет работы на стройке могу пользоваться достаточно умело. Но то, что я услышал… Дама была мастерицей. Когда она закончила свой спич под одобрительный гул присутствующих, я, вспомнив Шона Коннери в роли Джеймса Бонда, проникновенно, но очень строго посмотрел ей в глаза и спросил:

— Как тебя зовут, прекрасное созданье?

Прекрасное созданье ошарашенно посмотрела на меня полустеклянным взглядом и сказала: «Света». И тут я дал Баталова из «Москва слезам не верит»:

— Светуля, ты такая симпатичная, у тебя такие выразительные глаза и сексуальная родинка над верхней губой! Зачем же ты, милая, так? Я, птичка, пришел, чтобы ты помогла мне разобраться, фактически к тебе в гости! А ты? Нет бы рюмочку предложить по-нашему, по-русски!

Птичка икнула, а мужик, выдвинувшийся из-за ее спины, сказал:

— Братан, ты на Светку зла не держи, она тут у нас центровая, к ней выпить и потрахаться участковый ходит. Ты давай, пойдем ко мне, посмотри как живем!»

Дом одинокой старушки в заброшенной деревне российской глубинки показался бы отелем «Хилтон» по сравнению с местом, в которое мы пришли. Пытаясь не вдыхать воздух, я вспомнил великие папины слова и выдохнул: «До чего довели, паскуды!», после чего быстро вышел на улицу. Там меня уже ждали. Чуть протрезвевшая Светуля, кокетливо (по ее мнению) улыбаясь, держала в руках поднос, на котором стоял граненый стакан, до краев наполненный водкой, а рядом с ним на блюдце с отколотым краем лежали два бутерброда.

«Выпей с людями!» — сказала Птичка, похмельно икнув, и подошла ко мне. Я посмотрел поверх голов людей на чистую синеву неба, на мелкие далекие облака, свободно плывущие в неведомые края. И я, как Бондарчук в фильме «Судьба человека», уверенно взял стакан и выпил до дна. Толпа выдохнула. Когда вздохнул я, толпа выдохнула еще раз.

— После первой не закусываю! — гордо произнес я известный с детства текст.

Мне захлопали. Светуля сделала попытку обнять меня. А я стал свободным как облака.

— Всем в выходные за него голосовать! — билась в конвульсиях моя поклонница, — Сама проверю!

Около машины мне долго жали руку, обещали голосовать только за меня, а Светуля делала попытки забраться в машину, чтобы уехать со мной навсегда в Страну Радости. Я приехал домой. Принял душ. Выпил рюмку водки. Когда я с удовольствием откусил кусок свежего батона, накрытый нежной докторской колбаской, то вспомнил маму. И улыбнулся.