20.09.2016 10:33:00Модная рубашка

Посылки из Америки ждала вся семья. Бабушка предпочитала их сертификатам, на которые покупала в магазине «Березка» мохер, а потом продавала на рынке. Сначала тетя Дора (так вся наша семья называла бабушкину родную сестру), посылала в далекий и страшный СССР доллары, которые наше государство с удовольствием принимало, вручая счастливому получателю сертификаты. Вскоре бабушка решила укоротить цепочку доллары — сертификаты — мохер — рынок — рубли. Она написала тете Доре, что с деньгами ситуация выправилась и лучше присылать модные вещи, чтобы её дети и внуки выгодно отличались от окружающих. Тетя Дора стала отправлять посылки. Схема стала идеальной, даже по сравнению с классической «товар — деньги»! Просто и удобно.

Бабушка (на мой взгляд, справедливо) баловала внучек (папина сестра умерла, когда они были совсем маленькими), которые щеголяли в блестящих платьях, а их мужья не покупали в магазинах рубашки. Моя мама обижалась на бабушку. Она говорила, что та, как в известном анекдоте, продала (правда, за полцены) одну рубашку папе, а я вообще ничего никогда не получал от щедрот американской родни. Мама обижалась, но терпела. Правда, однажды, когда после первомайской демонстрации мы пришли к бабушке в гости, мама сорвалась.

Первомайское шествие завершалось на площади Ленина. Бабушка жила совсем рядом, в десяти минутах ходьбы, и вся семья собиралась у нее. Сестры были в платьях из «посылки», а их мужья — в рубашках оттуда же. И все бы ничего, только «болван Саша» (так его называла моя мама), муж Сони, возьми и спроси:

— Дядь Петь, а вы чего не в «американской» рубашке?

Папа дернул щекой и промолчал, а мама сорвалась. Через месяц я стал обладателем шикарной белой рубашки из последней посылки. Бесплатно!

Такие рубашки пришли впервые и были особым шиком. Мода, которая прорывалась к нам с Запада через железный занавес, принесла в тот год новое звучное название — «нейлон».

Кипенно-белые рубашки из этого материала не мялись, легко стирались и гладились. Я, правда, сначала думал, что они светятся в темноте, потому что упорно слышал «неон» вместо «нейлон».

И вот в начале июля, в яркий солнечный день, я надел прекрасную нейлоновую рубашку, чёрные брюки, чёрные ботинки и поехал к бабушке. Мама испекла пирог с мясом и отправила меня к ней с миссией благодарности и примирения.

В автобусе мне стало невыносимо жарко. Пот ручьями стекал по моей спине, рубашка прилипла к телу. Не понимая, в чем дело, я протиснулся к окну и стал жадно хватать разогретый уличный воздух, пахнущий асфальтом и бензином. Когда я вышел из автобуса на площади Ленина, то было ощущение, что я только что побывал в парном отделении бани.

Я шёл по площади Ленина, залитой солнцем, тело и ноги горели, голова гудела, а единственным желанием было скорее прийти к бабушке. Из последних сил я поднялся по лестнице на второй этаж, толкнул никогда не закрывавшуюся дверь, прошёл мимо оторопевшей бабушки (она долго не могла забыть, что я тогда с ней не поздоровался) и бухнулся на кровать в полуобморочном состоянии.

В школе я больше всего не любил химию. Будь иначе, возможно, я бы сообразил, что нейлоновую рубашку (даже если она очень модная) не нужно надевать в жаркий июльский день.

Бабушка голосила, дедушка прыгал около меня на одной ноге, забыв про костыли. Тётя Шура, соседка снизу, которая работала медсестрой в железнодорожной больнице, прибежала на шум, расстегнула мне рубашку и положила на лоб полотенце, смоченное холодной водой. Сердце перестало стучать молотом в моей голове, и я открыл глаза.

Бабушка закончила причитать и стала тихо плакать, дедушка сел на стул, шумно выдохнул и уставился в потолок, а тётя Шура, успевшая сбегать вниз и вернуться с пузырьком, в котором был нашатырный спирт, открыла его и поднесла к моему носу.

Потом мы все, раздышавшись, пили холодный домашний квас. Я сидел без рубашки, и мне уже было смешно, когда бабушка, переходя с русского на идиш, ругала на чем свет стоит свою американскую сестру.