Зимние каникулы совпали с морозами. Ждали мы их, ждали, вот и дождались — ни в хоккей погонять, ни на коньках покататься, ни в снегу друг друга повалять! Солнце светило вовсю, небо было синее-синее, а столбик термометра не поднимался выше минус 27 днём, а ночью опускался до минус 34. В пятницу мы радостно (кто в большей, кто в меньшей степени) завершили четверть и разбежались из школы с великими планами на ближайшие две недели.
Радость была недолгой — утром на кухонном столе я нашел записку от мамы с кучей заданий. Ну, допустим, сбегать в магазин за хлебом и молоком я ещё мог себя заставить, а вот выбрасывать мусор было для меня настоящей пыткой. Вот я и решил, что мамина записка подождёт, а я сделаю бутерброды из хлеба с маслом, положу шесть ложек сахарного песка в стакан чая и устрою себе завтрак у телевизора.
В дверь позвонили. Я внимательно (как учил папа) посмотрел в глазок и открыл дверь с радостным возгласом:
— Владька, привет!
— Привет, Диман! — мой друг был розовощёк с мороза и возбуждён. — Айда ко мне, у меня мать сегодня дежурит сутки.
Владькина мать, тетя Тамара, работала операционной медсестрой, сутки через двое. — Ко мне должен к десяти Олега прийти, он у матери из шкафа бутылку вина спер! — глаза Стукина блестели.
— А «Четыре танкиста и собака посмотреть»? — спросил я нерешительно, потому что тогда ещё побаивался сладко-манящего слова «вино».
— Да ладно, Диман, у меня телевизор посмотрим! Тем более я банку смородины припрятал!
Я мгновенно начал собираться. Владькина мама так готовила чёрную смородину, протертую с сахаром, что невозможно было упустить представившийся случай. Олега, приплясывая от холода, ждал нас у Владькиного подъезда.
— Ну, вы чего! — выдохнул он посиневшими губами. — Я окоченел уже!
Бутылка была большой и красивой. Яркая этикетка гордо несла на себе неведомое, но манящее нас название. «Ром» было написано по-английски.
— Это в честь города итальянского, — начал объяснять нам Олег, — в Италии лучшее красное вино делают!
— Да, наверно, обычная «бормотуха»! — скривился Владька.
— Олега, а город-то вроде Рим называется, — осторожно заметил я.
Мама Олега работала директором винного магазина, и это, конечно, внушало уважение к познаниям нашего друга. Правда, учитывая то, что мы (в свои уже десять лет!) алкогольных напитков не пробовали (хотя рассказывали друг другу о том, как это здорово), кое-какие сомнения все же возникали.
— Да о чем разговор! — солидно отмёл все сомнения Олега. — Разлить уже надо, выпить охота!
— Точно! — выпалил Владька и достал трехлитровую банку с чёрной смородиной.
Под возгласы «осторожно!», «держи крепче!» я начал открывать бутылку. С задачей я успешно справился, правда, порезав при этом палец. Пока я держал палец под струей холодной воды, Олега разлил в стаканы бурую жидкость.
— Точно «бормотуха»! — уверенно сказал Владька. — Только пахнет приятно.
Что сказать… Давясь и кашляя, закусывая каждый глоток чёрной смородиной, протертой с сахаром, которую черпали из банки столовыми ложками, мы выпили всю бутылку. Пока вернувшиеся с работы родители безрезультатно искали меня у друзей, пока мама Олега плакала в кабинете начальника милиции, пока Владькина бабушка напрасно стучала в дверь квартиры, недоумевая, где может быть в такую погоду её внук, мы крепко спали, без сновидений и угрызений совести. Собственно, эту трогательную картину и увидела Владькина бабушка, когда слесарь из ЖЭКа сумел открыть дверь. Она тут же сообщила нашим родителям о том, что мы уверенно встали на путь алкоголизма. Описывать своё первое похмелье я не буду. Разговор с папой вспоминать не хочу. Скажу только, что каникулы были посвящены важным делам, типа мытья посуды, хождения в магазин и постоянной очистке ведра для мусора. Когда, радостные, мы встретились после каникул, Олега позвал нас с Владькой на перемене в туалет, где свистящим шепотом сообщил:
— Пацаны, — шипел он, — ром нельзя заедать чёрной смородиной! Тем более если она протерта с сахаром!