29.08.2018 12:56:00Захар Прилепин

Творческие номера в Bellissimo бывают каждый год, но больше всего мне запомнились два их героя. Во‑первых, Макаревич, который сказал: «Человек, который говорит "мое творчество", похож на **дака». А во‑вторых, вы с фразой: «Я просто работаю, с музами и прочим "вдохновением" не знаком, Пегаса тоже не видел». Но я все-таки думаю, что это у вас с Андреем Вадимовичем такая своеобразная скромность…

Или кокетство.

…я не верю, что вы не видите разницу между писательским трудом и каким бы то ни было другим.

По себе скажу: у меня никогда не было ощущения, что я «разговариваю с богами». Фраза принадлежит Леониду Максимовичу Леонову, он признавался, что, когда работал над романом «Вор», у него было ощущение, что разговаривает он с богами. Это известная позиция писателей: я сам не сочиняю, а просто записываю то, что мне диктуют сверху. Но в моем случае это сугубо рациональный труд, я примерно понимаю, что, откуда и как ко мне приходит. Но бывали случаи: когда я писал свой самый большой роман «Обитель», насыщенный большим количеством персонажей и событий, то, добредая до какого-то уровня повествования, я не знал, что будет дальше. И не раз, и не два у меня во сне случалась вспышка — я неожиданно видел сюжет следующей главы, тут же просыпался, подтягивал ноутбук и набирал ключевые слова. Но я думаю, что это была просто психологическая перенагрузка: когда постоянно думаешь о романе, мозг выручает.

А бывало так, что герои начинали жить своей жизнью? Как у Пушкина: «какую шутку выкинула со мной Татьяна — замуж вышла».

Да, безусловно. В этом как раз тоже никакой мистики нет. Если у тебя действительно получается текст, над тобой довлеет логика событий, персонажей. Ты просто бежишь за героями, а не тащишь их за собой на веревке. Запускаешь десять, двадцать, сто персонажей и даже предположить не можешь, как все будет развиваться.

Тем не менее вы все равно представляете себе своих персонажей. Но когда вы отдаете произведение режиссеру, причем не последнему, например Серебренникову, а он видит их по-другому…

Иногда видение героев совпадает, иногда нет — это уже не так важно. В этом есть определенное удовольствие, если кто-то моих персонажей увидел совершенно иначе, чем я. Когда я имею дело с театром или кино, я всегда отдаляюсь, говорю: «Зовите меня только на премьеры». Иногда получается очень удачно, иногда нет, но в целом я рад любой трактовке.

А, говорят, Шолохов лично утверждал актеров в экранизациях своих романов…

Тогда было совершенно другое отношение к кино. Мне же совершенно все равно: дайте деньги и экранизируйте как хотите. Пусть всех героев играют женщины или трансгендеры, мне наплевать.

Я понял, что у вас отношение к писательскому труду как к ремеслу. Тогда, наверное, у вас должен быть свой режим работы…

Обычно я просыпаюсь утром и в восемь утра начинаю работать. Пишу часов до двух, потом у меня отключается сознание, и часов до с семи я не работаю — играю с детьми, хожу купаться, если живу в деревне. И потом с восьми и до двенадцати опять работаю.

В последнее время вы принимали участие в военных действиях и над книгами не работали…

Ну вы же должны понимать, что невозможно писать прозу и участвовать в военных действиях.

Я почему спросил… Недавно вышел биографический фильм про Селинджера, и там показано, как он работал над романом «Над пропастью во ржи» во время войны. И я сразу вспомнил о вас.

Может быть, он придумывал какие-то сюжетные ходы или пытался уйти от всего происходящего в сочинение романа, но в моем случае это не так. Я просто выключил сознание, это, как вы называете, писательское ремесло, и занимался совершенно другими вещами. Сейчас я вернулся и буду пытаться потихоньку восстановиться.

Тогда извините за банальный вопрос — ваши творческие планы? Появится ли что-то, связанное с этими событиями?

Конечно, хотелось бы об этом написать, но попозже. Еще до войны я подписал договор с издательством «Молодая гвардия» на биографию Сергея Есенина, которая выйдет в серии ЖЗЛ. Поэтому у меня в планах — до конца года закончить эту работу.

Вы где-то рассказывали, что даже на войне вели литературные споры со своими сослуживцами.

Среди моих сослуживцев есть ребята просто аномально начитанные. Один из офицеров на память читал Бориса Рыжего, Сашу Черного, не говоря уже о Есенине. Мы обсуждали с ним военную прозу — отличие Бондарева от Бека. Конечно, не в окопе, не на боевом задании. По просьбе бойцов я привозил туда свою книгу «Взвод», мы потом ее обсуждали…

Что они говорили о ваших книгах?

Я не поддерживаю разговоры о своих книгах и уж тем более не принимаю комплименты в свой адрес. Я офицер, и это было бы неуместно, там меня должны уважать не как писателя. Но мы обсуждали биографическую фактуру книги — почему людей, наделенных дворянским званием, деньгами, поместьями, влекло на войну, почему они бросали семьи и, говоря современным языком, бизнес в столице и шли воевать. Мы сравнивали ситуацию XIX века и наше время.

Вопрос о ваших внутрицеховых делах. Раньше писатели «тусовались» в Переделкине…

Переделкино из писательского городка давно превратилось в обычный поселок толстосумов, которые плевать хотели на литературу. У Союза писателей осталось несколько домиков во Внукове, и мне как состоявшемуся писателю выдали там в пожизненное пользование небольшую жилплощадь, поэтому я теперь москвич. Но так как я все это время был в Донецке, я даже не знаю, кто у меня соседи. Там писатели в основном старшего поколения, кое-кого из них я знаю, например Владимира Бондаренко.

Но там бурлит творческая жизнь?

Ну как бурлит… Это уже не совсем живая жизнь. Это при товарище Сталине, как бы мы ни относились к тому времени, туда заезжали молодые писатели в самом расцвете сил — Бабель, Чуковский, Леонов, Фадеев, ходили друг к другу выпивать, ругаться, спорить, потом в 37‑м году их по одному начали забирать… В этом есть трагедия, что-то вроде «Волшебной горы» Томаса Манна. А сейчас этой жизни уже нет.

А где тогда сейчас бурлит писательская жизнь, происходят писательские тусовки?

Они организуются в процессе разных выездных мероприятий — конференций, книжных салонов. Мы все перезнакомились во время салонов в Париже, Турине и стали дружить. Если я еду в Питер — там есть Женя Водолазкин, Паша Крусанов, Сергей Носов, Наташа Курчатова, Герман Садулаев. Если в Москву — то Сергей Шаргунов, Миша Елизаров. Кто-то из писателей приезжает ко мне в деревню на Керженец.

Да, я знаю про ваши «творческие встречи» на Керженце…

Никаких творческих кластеров там, конечно, нет. Однажды собрал друзей на свой день рождения — писателей, музыкантов, нацболов, военных, и они увидели друг друга, и все друг другу понравились… Я читал, как когда-то в Крыму гуляли, хулиганили Горький, Коровин, Шаляпин — писатель, художник, певец. Чудесно, я тоже так хочу! Я обзваниваю своих товарищей — Сашу Скляра, Андрея Бледного и Анта, Ивана Демьяна, Сережу Шаргунова, Алексея Колобродова, Андрея Мерзликина, ополченцев с Донбасса, на три-четыре дня создаю замес из тридцати-сорока человек — баня, концерт, сейшен, кто-то поет, кто-то стихи читает. Все это было ежегодным, а сейчас три-четыре раза в год.

Жалко, пропадает такая фактура! Вы не планируете на базе этого организовать что-то постоянное?

Уже есть. Я дружу с режиссером Эмиром Кустурицей, ездил к нему в этнодеревню Дрвенград, посмотрел, как там все происходит, и подумал: пора строить свое пространство и проводить там фестивали. Так появился хутор Захара Прилепина в десяти километрах от Москвы, в Одинцовском районе. Там построен трехэтажный дом-гостиница, потихоньку проводим лекции, семинары. На них уже можно записаться в интернете.

И еще по поводу внутрицеховых отношений. Достаточно зайти в «Фейсбук», чтобы понять, что у вас достаточно сложные отношения с Дмитрием Быковым, Татьяной Толстой…

Ну, с Толстой мы давно уже не ругались, а с Быковым — да.

Тем не менее все это люди яркие и талантливые. У вас с ними исключительно идеологические расхождения или при встрече вы даже руки не подадите?

С Быковым мы, безусловно, здороваться не будем, у нас с ним пожизненные расхождения. А с Толстой мы, конечно, поругивались, но у меня никаких предубеждений против нее нет, она нормальная тетка, очень остроумная, и сын у нее хороший. Если при встрече она скажет «Здравствуй, Захар», я отвечу: «Татьяна Никитична, мое почтение». А недавно в Париже увиделся с Улицкой: поздоровался, а она царственно прошла мимо… Сам я зла ни на кого не держу. Есть люди, которые мне несимпатичны, но их не так много.

Вы общались с лучшими людьми нашего времени. Кого из ныне живущих россиян вы бы назвали настоящим мастером, художником с большой буквы?

Никита Сергеевич Михалков — мы дружим, притятельствуем и часто встречаемся. Принимаете или не принимаете вы его поступки, у него уже такой свод сделанного, что не сотрешь никаким уксусом. Брат его Андрон Кончаловский — огромный художник, в конце концов он соавтор «Андрея Рублева», его последний фильм «Рай» — сильная картина. Я многого жду от Бориса Хлебникова, мне кажется, это интересный режиссер и, безусловно, мастер своего поколения. В литературе — Александр Терехов, для меня он в одном ряду с Набоковым, Леоновым, Платоновым, я считаю, что это гениальный писатель, я преклоняюсь перед ним. Из старшего поколения — Лимонов. Это колоссальный персонаж, для меня он в одном ряду с самыми парадоксальными литераторами мира, как Оскар Уайльд, маркиз де Сад, Сервантес. Я сто лет с ним знаком, у меня к нему масса претензий, я знаю все о его человеческих слабостях, но я отдаю себе отчет, что это — гигант. Так что у нас есть куда посмотреть и чему порадоваться.